Вода в реке течёт неслышно, едва поплавок шевелит. Стрекозы у ног вьются, полощут серебристыми крыльцами, а солнце шпарит, будто на лысину едва обжаренный блин кинули. От поклёвки до поклёвки время горстями мерить можно, только горе-рыбак, вроде меня, поможет скоротать денёк так, чтоб не одолела дрёма.
Нынче подвернулся мне напарничком Авдей - мужик по натуре добрый и болтливый. Едва он малька на крючок наживил, в воду закинул - сразу быличку завёл.
- Слышь, Вань? - говорит. - В прошлом году, когда в соседских Петушках капусту резали, на грядах отловили беса.
Я только хмыкаю, мол, знаю я здешних - и не такую байку сварганят.
- Да нет, - продолжает Авдей. - Правда, то самая что ни на есть правдивая, чем хочешь поклянусь. Я как раз в тот день у Федота, шурина моего, заночевал.
читать дальше Капуста в Петушках уродилась здоровенная аки колодезное колесо, белая и сладкая, какой отродясь в наших огородах не водилось. В одно утро бабы убирать её пошли на ближние к реке участки. Только к гряде наклонилась, слышат: вроде, котёнок мяучит аль дитё где-то плачет. Те, что посмелее, на голос пошли, глядь: а там кочаны разломанные лежат, соком исходят, а в них, как в сено, зарылся вот такой вот пацанёнок, - Авдей полоснул себя рукой чуть выше колена. - Лежит, стало быть, и ревёт. Лохмы у него по-цыганочьи чёрные. Из одёжи: только батькова длинная рубаха.
Они покумекали да и притянули его в село, на скамейку подле управы посадили и пряник дали, чтоб не ныл, значится. Старухи петушковские как раз из церкви вертались, увидели да как гомон подымут: "Дьяволёнок - то есть. Вона и кучери у него в два рога сплетаются, и чумазый аки мракобес, и глаз - ехидный, недобрый: у Акулины спину прихватило, едва бесёнок на неё зыркнул... Вы под рубаху гляньте, у него там и хвост имеется!"
А малец только пряник грызёт да коровьими глазами блымает. Бабы в ор, кто креститься, чтоб он сглаз не навёл, кто старухам мозги вставляет. Акулина кривится, охает, а пудовый мешок не снимает с закорок.
Даже нас с Федотом взяла обида за дитя малое, неразумное. Я и говорю, усмехаясь:
"Может, и есть там какой хвост, да только не тот, что вы мыслите. Какой же он бесёнок, ему и пяти годиков не минуло, по всему видать! И немой к тому же аки тот карась".
Старухи мне в один голос как загалдят, точно каждое утро заместо "Верую" в церкви разучивали:
"Енто он пока маленький, а вырастет, заматереет - поздно будет. А молчит, потому как мелким бесам языки святой Илья молоньями отсёк, шоб добрых христиан с пути праведного не отворачивали".
Мы с Федотом, конечно, поартачились чуток. Только ведь гиблое это дело - с бабами спорить.
Тут поп на гомон прибежал: паству, значится, утихомиривать. А бесёнок ихний догрыз пряник, сполз со скамьи и давай того, кто ближе за подол дёргать ручонкой обслюненной и в рот себе пальцем тыкать, мол: добрый харч, корми ещё. На беду, оказался то подол поповской одёжи. Малец ненароком и выдернул из неё нитку какую-то, да так что подрясник гармошкой аж до самых колен задрался. Тут, ясно, и поп взбеленился, окрестил цыганчика - сатанинским отродьем, и наказал поселить его подле церкви, чтоб не вырос из него таки бес.
Взял жить мальца в сени, глаголу учить пытался. В пустую - найдёныш умел только выть жалостливо, что каждую ночь и делал. Неспокойно стало в поповском доме. Один раз бесёнок чуть было не пустил красного петуха: к иконам полез, да перевернул лампадку. Другой - бадью с обмылками опрокинул: попадья поскользнулась на них и крепко приложилась головой об порог. А на Воздвижение утащил и схарчил кровяную колбасу. Тут-то поп и осерчал: день-то постный.
Кинул под крыльцо чуток соломы, трухлявое одеяло, да посадил пацанёнка на длинную верёвку, точно зверя какого.
У меня, когда я о том узнал, руки чесались дать этому святоше хорошего тумака за такую христианскую доброту. Только он ведь - лицо духовное, и управа за него горой.
"Думал, - потом говорил поп, - на денёк другой".
Только затянулось наказание: заморозки пошли, утром водица в миске цыганчика затягивалась тоненьким ледком, а поп всё не решался вернуть его в сени. У святого отца, понимаешь Вань, сердце сжималось от горя, когда он плачь мальца слышал. А так никто не воет - и вроде б счастливо дитю живётся.
Только от бытья такого совсем запаршивел малец: отощал, грязью зарос, разсопливился, чудом горячку не подхватил. У баб на это один ответ:
"Что ему бесу-то сделается".
А найдёныш до того жалкий стал, что даже попадья смилостивилась.
Эх, Вань, коли б тогда знал, что такое твориться будет, забрал бы его к себе!
Авдей безнадёжно подёргал удочку. Поплавок едва шевелился на волнах: для окуня рановато, для карася - не та наживка, да и попробуй заметь его поклёвку, когда река от ветра рябит, как тёрка.
- И чем же всё кончилось? - Авдей был известным брехуном, но таким растроганным мне видеть его не приходилось.
- Чем-чем. Баню попадья напарила. Вымыла да обстирала всю семью, а в седьмой пар пустила мальца. День, говорят, тогда был пасмурный, того и гляди заморосит дождь, да как полагается осенью, всю седмицу лить останется. Только тут вдруг как заголосит попадья из бани, так громко, что единственный колокол на церкви зазвенел, спугивая голубей и ворон. Как закричит она:
- Батюшки светы, что ж это деется!
И всё - и тишина, только солнце вдруг из-за туч светом ударило, ярко, точно весеннее. Даже у нас в селе видно то было. Все из хат повыскакивали, заторопились к приходу глядеть, что с попадьёй приключилось. А там посередь двора, в одной белой рубашонке стоит найдёныш. Только беленький: и личико, и ручонки, и кудрявые волосы - всё аки снег. А за спиной два крыла раскинулись, переливаются точно из перлов деланные. Так вот, стоит малец, руки к небу тянет и хихикает, что аж душа радуется: хоть пой или пляши. А лучики солнечные протянулись, подхватили его и забрали прямиком на небо. Тут бабы спохватились и давай орать:
"Енто ж ангел был. А я ведала про то, ведала. Еното он на речку мыться летал, только промахнулся да в капусту ухнул. А вы-то меня не слушали!"
Так спорили они и вверх таращились, пока не припустил дождь, да такой долгий, что до родительской субботы не прекращался. Мы только диву давались, как их деревню не смыло. А самое дивное: кругом-то спокойно, а в Петушках льёт, как из ведра. В этом году капуста у них не уродилась вовсе. Говорят это оттого, что покинул их ангел, - сообщил мне Авдей и задумался.
Но меня мучил ещё один вопрос.
- Авдейка?!
- Агась?
- От чего же попадья кричала? Неужели, ангела испугалась.
- Да нет. Она его как мыть стала, с него шкура начала слазить, ну как у ручейника, что стрекозой оборачивается. Попадья забоялась, что мальца погубила. А он, стало быть, аки стрекоза та, крылышки отрастил и улетел на небо, только его и видели.
Я поглядел на довольную мину Авдея. Ведь, как пить дать, обманул!
- Горазд ты врать, Авдейка.
- Я?! Да клянусь, Вань. Не веришь, спроси у петушковского попа, он ту шкуру пуще нагрудного креста бережёт. Да у каждого тамошнего деревенского по ангельскому перу имеется. Они ж всё поповское подворье обшарили их собирая. Ну, может, пару гусиных и попалось... но остальные-то настоящие!..
Я замахал рукой:
- Верю-верю. Ты рот не разевай - клюет!
(с) Чеширская