Я зашла под свой профиль Лепрозорий, добавила пост, ввела в окошко ник solovei, ввела пароль, нажала "сменить профиль". И дайри вновь выкинули меня на дневник Лепрозория. И мне друг показалось, будто я никогда не вернсь в соловьиный образ, будто я теперь навсегда - Лепрозорий, с толпой ПЧ, без единого друга. Пустой такой и холодный. И отвратительно чужой.
Я не дождалась твоего ответа, но, наверно, не стоит ждать. Не потому, что не надеюсь на него, а потому, что мне так хочется тебе все рассказать.
Я помню, как ты говорил мне, что плохо запоминаешь лица. Я тоже. Сколько прошло времени с той нашей встречи, а в моих мыслях ты чуть стерся, остался ослепительно белый овал лица, непослушные русо-ржаные волосы, глаза - то зеленые, то синие, но все чаще почему-то черные, темнее, чем у меня.
Может быть, я пишу не тебе, а твоей тени, той самый, ослепительно белой с черными глазами, у нее тихий голос и мягкие очертания, твоя тень.
читать дальшеМне так хотелось писать кому-то, писать, надеясь и не надеясь на ответ, механически проверять почтовый ящик по вечерам, спускаясь в подъезд в мягкий домашних тапочках и халате.
Ай, у меня путаются мысли.
Однажды - это было так давно - я прочитала книгу Марии и Сергея Дяченко «Долина Совести». Она вспоминается мне… Главный герой писал девушке, которую любил, не желая встреч с ней. А я… наверно, я буду видеть тебя, дорогая Тень любимого человека, очень редко. Я знаю, ты хрупкая и осторожная, и очень ранимая. Может, ты будешь лежать в танцующем пламени свечей, когда я буду обнимать Лина?
Ах, любимый, порой мы кажемся мне такими детьми. И разве, будь мы взрослыми, разве поверили бы мы в эту сказку? Лишь бы сохранить это детство в себе, не превратиться в кукол с пластмассовым, неживым взглядом?
Умереть бы сейчас для всего мира вокруг - сейчас, когда сказка так трогательно обнимает нас, чтобы вечно оставаться такими детьми, верящими в чудо, в месте, где Свет. У нас был бы маленький домик… или дом с двумя этажами и крохотной мансардой, старый, темного дерева, с крылечком, на самом краю Земли, далеко-далеко ото всех.
Почему так щемит сердце? Вдруг стало пусто… и дрожь по коже…
И вспоминается песня.
«Это так больно - сердце в гружи».
Эта зима… боги, она сводит меня с ума. Никогда, никогда еще ночи не были такими длинными, такими темными и безрадостными.
Тсс, я знаю, что ты сейчас скажешь - что остался всего только месяц, но я не хочу, чтобы ты приехал в холодную Москву и нашел меня - заснеженную, завьюженную, с усталыми серыми глазами. Эти холода и это безумное одиночество - как испытание. А может, я привыкла находиться в центре внимания, и тишина стала для мня невыносимой. Или это расплата за себялюбие?
Знаешь, иногда я плачу от тоски. Чувствуешь ли ты? А иногда все от той же безнадежной тоски мне хочется зло кричать, разбивая пальцы о стену и стену о пальцы.
Сегодня вдруг так захотелось получить чье-то письмо в конверте - пахнущее клеем и морозом, а в почтовом ящике только квитанция об оплате.
Демон по-прежнему называет меня Снежной, только снежная ли я?
Ах, эти сны - миллиарды белых мотыльков в оранжевом и голубом свете фонарей, изморозь на ветках деревьев.
Прикасаешься к коре губами, а дерево молчит - спит, замерзшее, замершее, и на кончике ветки - ледяная капля, как застывшая слеза.
Иногда я называю себя Птахой и чувствую - это про меня, про меня зимой:
«Каждой птахе по плахе,
На версту по кресту,
Наше небо не ждет нас,
Мы идем в пустоту»
Я опять не дописала свою сказку… Она лежит - отрывок в отрывке - и тоскует, как я. Тоскуем вместе. У меня нет сил и желания писать ее дальше. Может, боги устали писать мою жизнь. Три сестры-пряхи остановили свою прялку, отложив веретено и ножницы - сели смотреть в окно, как все вокруг заметается снегом.
Почему так много в этом мире зависит от дрянных бумажек с водяными знаками? Почему люди забывают о сказке и мечты их не о том, чтобы летать, а о том, чтобы купить новый костюм, новую машину… Это как проказа, как чума, даже не эпидемия - пандемия.
У Маяковского есть такие строки:
«Мы - каторжане города-лепрозория»
Люблю Маяковского за его правдивое, злое, циничное, острое, яркое, безумное перо.
Когда мой папа ушел из армии и получил звание офицера запаса, сослуживцы приготовили ему такой документ:
Корочка, обшитая камуфляжной тканью с документом внутри:
Удостоверение
к медали "ДМБ - 2003"
Выданой майору Шумскому Александру Михайловичу в том, что он действительно является заслуженным дембелем и ветераном всего на свете.
Уволен в запас с правом ношения комбеза, берета и технических таочек, а также орденов, медалей и прочих блестящих предметов.
Предъявитель имеет право заплывать за буйки, переходить улицу на все цвета светофора, бесплатно ездить на лошадях, ослах и верблюдах, звонить по телефонам 01, 02, 03, 04, 911. Предоставляется право проезда на каруселях со скидкой 50%
Почему-то уверена, что этой зимой не буду болеть, лежать дома с высунутым языком и глотать кружку горячего чая за кружкой.
Хочется запихнуть в сумку немного еды и перчатки - и направить стопы на север. 120 километров - не так ведь и много. Преодолевать их на электричке - будто обманывать себя, будто секс по аське, нелепо как-то и нечестно. А вот сделать что-то самой - как связать самой шарф, аккуратно вывязывая на углах охранные руны, подарить, понимая, что не разглядит руны, возможно, не поймет, что сама вязала!, но знать, что в нем частичка тепла и любовь, греющая лучше самой теплой шерсти.
Вот только не пойду же никуда.
Да и не поеду.
Обман ли, нет - шарф недовязанным полотнищем лежит на кресле. И воспоминания о прошлой зиме, о страхе, боле и стыде.
Ничего, столько зим еще впереди. И столько ночей, чтобы наконец сделать последний стежок, завершая Лагос.
Выдержки из книг, посвященных великой Фаине Раневской.
— Лесбиянство, гомосексуализм, мазохизм, садизм — это не извращения, — строго объясняет Раневская. — Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду.
— Если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она понимает, что второго такого дурака она не найдет.
Объясняя кому-то, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила:
— Потому что белый цвет полнит.
— Удивительно — сказала задумчиво Раневская. — Когда мне было 20 лет, я думала только о любви. Теперь же я люблю только думать.
читать дальшеРаневская всю жизнь прожила одиноко: ни семьи, ни детей. Однажды ее спросили, была ли она когда-нибудь влюблена.
— А как же — сказала Раневская — вот было мне девятнадцать лет, поступила я в провинциальную труппу — сразу же и влюбилась. В первого героя-любовника! Уж такой красавец был! А я-то, в правду сказать, страшна была, как смертный грех… Но очень любила ходить вокруг, глаза на него таращила, он конечно, ноль внимания… А однажды вдруг подходит и говорит шикарным своим баритоном: "Деточка, вы ведь возле театра комнату снимаете? Так ждите сегодня вечером: буду к вам в семь часов".
Я побежала к антрепренеру, денег в счет жалования взяла, вина купила, еды всякой, оделась, накрасилась — сижу жду. В семь нету, в восемь нету, в девятом часу приходит… Пьяный и с бабой! "Деточка, — говорит, — погуляйте где-нибудь пару часиков, дорогая моя!"
С тех пор не то что влюбляться — смотреть на них не могу: гады и мерзавцы!
Раневская выступала на одном из литературно-театральных вечеров. Во время обсуждения девушка лет шестнадцати спросила:
— Фаина Георгиевна, что такое любовь?
Раневская подумала и сказала:
—Забыла.
А через секунду добавила:
— Но помню, что это что-то очень приятное.
На том же вечере Раневскую спросили:
— Какие, по вашему мнению, женщины склонны к большей верности — брюнетки или блондинки?
Не задумываясь она ответила:
— Седые!
— Вы не поверите, Фаина Георгиевна, но меня еще не целовал никто, кроме жениха.
— Это вы хвастаете, милочка, или жалуетесь?
Великая русская актриса Александра Яблочкина пребывала в девицах до старости.
Как-то она спросила у Раневской, как, собственно, занимаются любовью. После подробного рассказа Раневской Яблочкина воскликнула:
— Боже! И это все без наркоза!!!
Сотрудница Радиокомитета N. постоянно переживала драмы из-за своих любовных отношений с сослуживцем, которого звали Симой: то она рыдала из-за очередной ссоры, то он ее бросал, то она делала от него аборт… Раневская называла ее "жертва ХераСимы".
Расставляя точки над i, собеседница спрашивает у Раневской:
— То есть вы хотите сказать, Фаина Георгиевна, что Н. и Р. живут как муж и жена?
— Нет. Гораздо лучше, - ответила та.
У Раневской спросили, не знает ли она причины развода знакомой пары. Фаина Георгиевна ответила:
— У них были разные вкусы: она любила мужчин, а он - женщин.
Раневская встречает девушку, которая незадолго до этого работала у нее домработницей.
— Как я жалею, что ушла от вас, Фаина Георгиевна, — вздыхает девушка.
— Вы недовольны своей новой работой?
— Очень
— У вас много дел?
— Намного больше, чем было у вас.
— Но вы неплохо зарабатываете?
— Что вы почти ничего.
— Невероятно! А отпуск?
— Никакого отпуска.
— У кого же вы работаете?
— Я не работаю. Я вышла замуж.
Раневская тяжело переживала смерть режиссера Таирова. У Фаины Георгиевны началась бессонница, она вспоминала глаза Таирова и плакала по ночам.
Потом обратилась к психиатру.
Мрачная усатая армянка устроила Раневской допрос с целью выяснить характер ее болезни. Фаина Георгиевна изображала, как армянка с акцентом спрашивала ее:
— На что жалуешься?
— Не сплю ночью, плачу.
— Так, значит, плачешь?
— Да.
— Сношений был? — внезапный взгляд армянки впился в Раневскую.
— Что вы, что вы!
— Так. Не спишь. Плачешь. Любил друга. Сношений не был. Диагноз: психопатка! — безапелляционно заключила врач.
— Фаина, — спрашивает ее старая подруга, — как ты считаешь, медицина делает успехи?
— А как же. В молодости у врача мне каждый раз приходилось раздеваться, а теперь достаточно язык показать.
Раневская как-то рассказывала, что согласно результатам исследования, проведенного среди двух тысяч современных женщин, выяснилось, что двадцать процентов, то есть каждая пятая, не носит трусы.
— Помилуйте, Фаина Георгиевна, да где же это могли у нас напечатать?
— Нигде. Данные получены мною лично от продавца в обувном магазине.
— Сейчас, когда человек стесняется сказать, что ему не хочется умирать, он говорит так: очень хочется выжить, чтобы посмотреть, что будет потом. Как будто, если бы не это, он немедленно был бы готов лечь в гроб.
— Женщина, чтобы преуспеть в жизни, должна обладать двумя качествами. Она должна быть достаточно умна, чтобы нравиться глупым мужчинам, и достаточно глупа, чтобы нравиться мужчинам умным, — говорила Раневская.
— А как вы считаете, кто умнее — мужчины или женщины? — спросили у Раневской.
— Женщины, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только оттого, что у мужчины красивые ноги?
Однажды Раневскую спросили:
— Почему красивые женщины пользуются бóльшим успехом, чем умные?
— Это же очевидно — ведь слепых мужчин совсем мало, а глупых пруд пруди.
Так и осталось невыясненным, отговорка это была или шутка:
— Почему все дуры такие женщины?
— Сколько раз краснеет в жизни женщина?
— Четыре раза: в первую брачную ночь, когда в первый раз изменяет мужу, когда в первый раз берет деньги, когда в первый раз дает деньги.
— А мужчина?
— Два раза: первый раз — когда не может второй, второй — когда не может первый.
— Сегодня я убила пять мух, — сказала Раневская. — Двух самцов и трех самок.
— Как вы это определили?
— Две сидели на пивной бутылке, а три на зеркале.
Однажды Раневская с артистом Геннадием Бортниковым застряли в лифте. Только минут через сорок их освободили. Своему компаньону Фаина Георгиевна сказала:
— Геночка! Вы теперь обязаны на мне жениться, — иначе вы меня скомпрометируете.
Однажды Раневская потребовала у Тани Щегловой — инженера по профессии — объяснить ей, почему железные корабли не тонут. Таня попыталась напомнить Раневской закон Архимеда.
— Что вы, дорогая, у меня была двойка, — отрешенно сетовала Фаина Георгиевна.
— Почему, когда вы садитесь в ванну, вода вытесняется и льется на пол? — наседала Таня.
— Потому что у меня большая жопа, - грустно отвечала Раневская.
Во время гастролей во Львове ночью, выйдя однажды на балкон гостиницы, Фаина Георгиевна с ужасом обнаружила светящееся неоновыми буквами огромных размеров неприличное существительное на букву "е". Потрясенная ночными порядками города, добропорядочно соблюдавшего моральный советский кодекс днем, Раневская уже не смогла заснуть и лишь на рассвете разглядела потухшую первую букву "М" на вывеске мебельного магазина, написанной по-украински: "Мебля".
Режиссер театра имени Моссовета Андрей Житинкин вспоминает:
— Это было на репетиции последнего спектакля Фаины Георгиевны "Правда хорошо, а счастье лучше" по Островскому. Репетировали Раневская и Варвара Сошальская. Обе они были почтенного возраста: Сошальской — к восьмидесяти, а Раневской — за восемьдесят. Варвара была в плохом настроении: плохо спала, подскочило давление. В общем, ужасно. Раневская пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь сладкое, дабы поднять подруге настроение. Там ее внимание привлекла одна диковинная вещь, которую она раньше никогда не видела — здоровенные парниковые огурцы, впервые появившиеся в Москве посреди зимы. Раневская, заинтригованная, купила огурец невообразимых размеров, положила в карман передника (она играла прислугу) и пошла на сцену.
В тот момент, когда она должна была подать барыне (Сошальской) какой-то предмет, она вытащила из кармана огурец и говорит:
— Вавочка (так в театре звали Сошальскую), я дарю тебе этот огурчик.
Та обрадовалась:
— Фуфочка, спасибо, спасибо тебе.
Раневская, уходя со сцены, вдруг повернулась, очень хитро подмигнула и продолжила фразу:
— Вавочка, я дарю тебе этот огурчик. Хочешь — ешь его, хочешь — живи с ним.
— Почему Бог создал женщин такими красивыми и такими глупыми? — спросили как-то Раневскую.
— Красивыми — чтобы их могли любить мужчины, а глупыми — чтобы они могли любить мужчин.
Раневская стояла в своей грим-уборной совершенно голая. И курила. Вдруг к ней без стука вошел директор-распорядитель театра имени Моссовета Валентин Школьников. И ошарашено замер. Фаина Георгиевна спокойно спросила:
— Вас не шокирует, что я курю?
В переполненном автобусе, развозившем артистов после спектакля, раздался неприличный звук. Раневская наклонилась к уху соседа и шепотом, но так, чтобы все слышали, выдала:
— Чувствуете, голубчик? У кого-то открылось второе дыхание!
— Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу — потому еще, что у меня его никогда не было, — заявила Раневская, упреждая возможные вопросы журналиста.
— Так что же, — не отстает журналист, — значит у вас, совсем нет никаких недостатков?
— В общем, нет,— скромно, но с достоинством ответила Раневская.
И после небольшой паузы добавила:
— Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко привираю…
— Почему, Фаина Георгиевна, вы не ставите свою подпись под этой пьесой? Вы же ее почти заново за автора переписали!
— А меня это устраивает. Я играю роль яиц: участвую, но не вхожу.
Раневская постоянно опаздывала на репетиции. Завадскому это надоело, и он попросил актеров о том, чтобы, если Раневская еще раз опоздает, просто ее не замечать.
Вбегает, запыхавшись, на репетицию Фаина Георгиевна:
— Здравствуйте!
Все молчат.
— Здравствуйте!
Никто не обращает внимания. Она в третий раз:
— Здравствуйте!
Опять та же реакция.
— Ах, нет никого?! Тогда пойду поссу.
О коллегах-артистах:
— У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.
— У него голос, — будто в цинковое ведро ссыт.
— Жизнь — это затяжной прыжок из п…зды в могилу.
Настоящая фамилия Раневской — Фельдман. Она была из весьма состоятельной семьи. Когда Фаину Георгиевну попросили написать автобиографию, она начала так: "Я — дочь небогатого нефтепромышленника…"